Девяностые годы — пора зрелости Чехова. Она начинается изумительным рассказом «Гусев», продолжается повестями «Дуэль» , «Палата № 6» , «Черный монах» , «Три года» , «Дама с собачкой». В ту же пору напечатаны «Попрыгунья» , «В ссылке» , «Убийство» , «Белолобый» , «Ариадна», пьеса «Чайка» , «Дом с мезонином» , «Мужики» , «Ионыч» , «Душечка» ,- называю только немногие произведения. Повесть «Черный монах» Чехов назвал «медицинской», изображающей человека, одержимого манией величия. Двумя годами ранее была опубликована повесть «Палата № 6», которую тоже можно назвать «медицинской»: душевнобольной Иван Дмитрич Громов, страдающий манией преследования, заключен в палату № 6, для умалишенных. Арнольда Беннета до самой глубины души потрясла эта повесть, он назвал ее одним из самых необыкновенных и страшных произведений, когда-либо написанных. Западный рядовой писатель сделал бы из подобного сюжета роман о страдальце, которого заключили в дом умалишенных злодеи, доктор, принявший в нем участие, попал туда же, в желтый дом, и участвует в этой дьявольской интриге тоже доктор-злодей. Но отражение действительности, правда, а не увлекательная выдумка, были традицией великих русских писателей, и, разумеется, Чехова. И вот как просто и страшно развертывается «медицинская» повесть Чехова: Мечтатель, охваченный страстным чувством протеста против нравов общества, Иван Дмитрич Громов не может примириться с невыносимыми условиями существования, с жизнью, которую ведут люди вокруг него и он сам. Врачи установили психическую болезнь — манию преследования. С чего началась болезнь Громова? «В одном из переулков встретились ему два арестанта в кандалах и с ними четыре конвойных с ружьями… Ему вдруг почему-то показалось, что его тоже могут заковать в кандалы и таким же образом вести по грязи в тюрьму». Чего мог опасаться Громов? Он не совершил никакого преступления. Почему он вздрагивал «при всяком звонке и стуке в ворота, томился, когда встречал у хозяйки нового человека; при встрече с полицейскими и я «ан-дармами улыбался и насвистывал, чтобы казаться равнодушным»? Каягется, яснее не скажешь — Иван Дмитрич боялся сыщиков, жандармов, полиции. Не чувствуя за собой никакой вины, боялся угодить в тюрьму, в ссылку… «Никогда в другое время мысль его не была так гибка и изобретательна, как теперь, когда он каждый день выдумывал тысячи разнообразных поводов к тому, чтобы серьезно опасаться за свою свободу и честь». Толчок к заболеванию, манией преследования дала действительность того времени. Аресты, ссылки, казни, гнет реакции действовали на впечатлительного «бывшего студента», уже по общественному положению своему вызывавшего подозрения начальства. В результате душевная болезнь — мания преследования. А то, что это был не обыватель, не мелкий человек, ясно потому, что «речь его беспорядочна, лихорадочна, как бред, порывиста и не всегда понятна, но зато в ней слышится и в словах, и в голосе что-то чрезвычайно хорошее… Говорит он о человеческой подлости. О насилии, попирающем правду, о прекрасной жизни, какая со временем будет на земле, об оконных решетках, напоминающих ему каждую минуту о тупости и жестокости насильников». Образ Громова становится значительным и возвышенным; он не просто психически больной человек, его слова вовсе не свидетельствуют о безумии Ивана Дмитрича, а, наоборот, утверждают его как вполне разумного, свободолюбивого человека, как героя. Чехов чувствует и слабость и силу Громова: «Получается беспорядочное, нескладное попурри из старых, но еще недопетых песен». Что это значит: «старых, еще недопетых»? Это песни шестидесятых годов или более позднего времени, когда народовольцы под знаменем террора выступали против тупости и жестокости самодержавия и его слуг.
