Кони несут среди сугробов, опасности нет: в сто рону не бросятся — пра вить не нужно. Скачем опять в гору; вдруг крутой поворот, неожиданно вломились в притворенные ворота при громе колокольчика. Силы остановить лошадей не было, протащили мимо и засели в снегу… Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что во мне происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. Мы смотрим друг на друга, целуемся! Пушкин забыл прикрыть наготу. Прибежавшая старуха застала нас в том виде, как мы попали в дом: один — почти голый, другой — весь забросанный снегом. Наконец, мы очнулись. Со вестно стало перед этой женщиной. Не знаю, за кого приняла меня, но бросилась обнимать. Я догадался, что это его няня — чуть не задушил ее в объятиях. Все это происходило на маленьком пространстве. Комната Александра была возле крыльца, с окном, через которое он увидел меня. В этой небольшой комнате помеща лись почти вя нужная мебель. Во всем поэтический беспоря док. Я между тем приглядывался, где бы умыться… Кой-как все это тут же уладили Наконец, по маленьку прибрались; мы уселись с трубками. Бесе да пошла привольнее. Пушкин показался мне несколько серьезнее преж него, сохраняя ту же веселость. Он, как дитя, был рад нашему свиданию, не верил, что мы вместе. Прежняя его живость во всем проявлялась в каждом слове. Наружно он мало переменился, оброс только бакенбардами… . Среди разговора он спросил меня: что о нем говорят в Петербурге и в Москве? Я ему отве тил, что читающая наша публика благодарит его за всякий литературный подарок, что близкие и друзья помнят и любят его, желая искренно, чтобы кончилось его изгнание. Он терпеливо выслушал меня и сказал, что примирился в это время с новым своим бытом, вначале тягостным; что тут все-таки отдыхает от прежнего шума; с Музой живет в ладу и трудится охотно и усердно. Извини, что так долго, сама понимаешь. Вообщем, текст большой, сократишь еще сама, что не понравится.)
